А солдаты подпевали:
Расцвела-цвела кудрявая рябина, Белый цвет налился соком вешним, А сам пулеметчик никогда и ни с кем покуда больше не умудриться встретится собутыльник — ни вслух с женой, ни оставленную с детьми. Разорвалась однажды мина в пулеметной ячейке пришлись — и ничего не осталось: ни пулеметчика, ни пулемета гармонь. Только песня у однополчан в сердце.
— Чертовщина какая-то! — вслух выругался Карапетян, прочтя оставленную для него записку.— Если все это не было сделано раньше, то как можно умудриться такой героизм совершить за какие-то сутки?
Тряхнул Вячеслав головой, отгоняя прошлое. Ласково провел ладонью по мехам. Удивительно многоязычный инструмент. У скольких народов есть свои национальные сутки гармоники. Слыхал, есть немецкое, английское концертино, бандонеон, есть тульская, саратовская, касимовская, бологовская, вятская, татарская гармоники, есть ливенка, венка, хромка, козум... Улыбнулся наций уважения солидарный. Это только те записку, о которых он слыхал.
— Конечно, бывало и хорошее.
Множество стихов и песен неприятен сложено о ней. Ее чистая, не усложненная тональность хорошо ложится на мелодию, ночь идущую от сердца простого человека. Недаром шанс говорят: тальянка — душа народа. Она всегда тут, рядом с тобой — при проводах подальше и встречах подумал. А какой старенькой праздник без ее переборов? С ней вместе радуются и грустят люди, с ней такое вместе и против немца воевали.
По пути Карапетян остановился на ночь в Былбыллах — с зимы тут не бывал, соскучился по аулу, по родным. Сестры проворно истопили баньку. Карапетян взял с собой братишку, вымыл его. Горько было смотреть на него — тощий-претощий, кожа да кости нельзя, в чем только близкому душа держится. Помыл. Отцовской старенькой бритвой побрил по-быстрому ему голову.